Главная Человек Исикава такубоку: стихотворения. Исикава такубоку: стихотворения На песчаном белом берегу островка в восточном

Исикава такубоку: стихотворения. Исикава такубоку: стихотворения На песчаном белом берегу островка в восточном

Песни о любви к себе

На песчаном белом берегу
Островка
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.

О, как печален ты,
Безжизненный песок!
Едва сожму тебя в руке,
Шурша чуть слышно,
Сыплешься меж пальцев.

Там, где упала слеза,
Влажное
Зерно из песчинок.
Какой тяжелой ты стала,
Слеза!

Могу ли забыть
Того, кто, не смахивая слезы,
Бегущей по щеке,
Показал мне,
Как быстро сыплется горсть песка.

К песчаным холмам
Прибит волною сломанный ствол,
А я, оглядевшись вокруг, -
О самом тайном
Пытаюсь хотя бы ему рассказать.

Перед огромным морем
Я один.
Уже который день,
Как только к горлу подступают слезы,
Из дома ухожу.

На песчаном холме
Я долго лежал
Ничком,
Вспоминая далекую боль
Первой моей любви.

Сто раз
На прибрежном песке
Знак «Великое» я написал
И, мысль о смерти отбросив прочь,
Снова пошел домой.

С досадой
Мать окликнула меня,
Тогда лишь, наконец, заметил:
По чашке палочками
Я стучу, стучу…

Под вечер без огня сидел я
И вдруг гляжу:
Выходят из стены
Отец и мать,
На палки опираясь.

Я в шутку
Мать на плечи посадил,
По так была она легка,
Что я не мог без слез
И трех шагов пройти!

Без цели
Я из дома выхожу,
Без цели
Возвращаюсь.
Друзья смеются надо мной.

Словно где-то
Тонко плачет
Цикада…
Так грустно
У меня на душе.

Я зеркало взял,
Стал строить
Гримасы на сто ладов
Какие только умел…
Когда устал я от слез.

Слезы, слезы –
Великое чудо!
Слезами омытое
Сердце
Снова смеяться готово.

«И лишь из-за этого
Умереть?»
«И лишь ради этого
Жить?»
Оставь, оставь бесполезный спор.

Чтобы стало на сердце легко!
Такой бы найти
Радостный труд!
«Завершу его
И тогда умру», – я подумал…

Ночное веселье
В парке Аеакуса,
Вмешался в толпу.
Покинул толпу
С опечаленным сердцем.

Когда, как редкий гость,
Приходит в сердце
Тишина,
Легко мне слушать
Даже бой часов.

Я взошел на вершину горы.
Невольно
От радости
Шапкой взмахнул.
Снова спустился вниз.

А где-то спорят люди:
Кто вытащит
Счастливый жребий?
И мне бы с ними
Потягаться.

Хотел бы в гневе
Вдребезги вазу разбить!
Разбить бы сразу –
Девяносто девять –
И умереть.

В трамвае
Встречается мне каждый раз
Какой-то коротышка,
Впивается хитрющими глазами.
Я начал опасаться этих встреч.

Перед лавкой зеркал
Я вдруг удивился…
Так вот я какой!
Обтрепанный,
Бледный.

Я в дом пустой
Вошел
И покурил немного,
Мне захотелось
Одному побыть.

Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот – с поезда сошел,
И некуда идти.

Зарыться
В мягкий ворох снега
Пылающим лицом…
Такой любовью
Я хочу любить!

Руки скрестив на груди,
Часто думаю я теперь:
«Где он, враг-великан?
Пусть выйдет,
Попляшет передо мной!»

Зевнуть бы,
Не думая ни о чем,
Как будто бы пробудился
От долгого,
От столетнего сна.

Белые руки,
Большие руки…
Все говорят про него:
«Какой он необычайный!»
И вот – я встретился с ним.

С легкой душою
Хотел я его похвалить,
Но в сердце самолюбивом
Глубоко таилась
Печаль.

Льется дождь –
И в доме моем
У всех
Такие туманные лица…
Хоть бы дождь скорей перестал!

Я похвалой польщен?
Нет, гнев меня берет.
Как грустно
Знать себя
Уж слишком хорошо!

Прошла веселая пора,
Когда любил я
Вдруг постучать
В чужую дверь,
Чтоб выбежали мне навстречу.

Вчера держался я на людях,
Как избранный
Властитель дум,
Но после на душе –
Такая горечь!

Непригодный к делу
Поэт-фантазер,
Вот что думает он про меня.
И у него-то, как раз у него
Мне пришлось попросить взаймы.

«То хорошо
И это хорошо!» –
Иные люди говорят.
Завидна мне
Такая легкость духа.

Как весело слушать
Могучий гул
Динамо-машины.
О, если б и мне
Так с людьми говорить!

Когда приходится служить
Капризным,
Наглым самодурам,
Как страшен
Кажется весь мир!

Есть радостная,
Легкая усталость,
Когда, дыханья не переводя,
Закончишь
Трудную работу.

Застыли палочки в руке,
И вдруг подумал я с испугом:
«О, неужели наконец
К порядкам, заведенным в мире,
Я тоже исподволь привык!»

Как, впитывая воду
До отказа,
Морская губка тяжелеет,
Так чувство тяжести
В душе моей растет.

Просто так, ни за чем
Побежать бы!
Пока не захватит дыханье,
Бежать
По мягкой траве луговой.

Из дома выйду,
Словно очнусь.
Ведь есть же где-то теплое солнце.
Глубоко,
Полной грудью вздохну.

Сегодня убежала наконец,
Как зверь больной,
Не знавшая покоя,
Тревога…
Из сердца вырвалась – и убежала.

О друг мой,
Нищего не укоряй
За то, что так жалок он.
Голодный,
И я на него похож.

Запах свежих чернил.
Вытащил пробку.
У меня, голодного, вдруг
Засосало под ложечкой…
Грустная жизнь!

«Пусть сгибнут все,
Кто хоть единый раз
Меня заставил
Голову склонить!» –
Молился я…

Было двое друзей у меня,
Во всем на меня похожих.
Умер один.
А другой
Вышел больным из тюрьмы.

Раскрыл всю душу
В разговоре…
Но показалось мне,
Я что-то потерял,
И я от друга поспешил уйти.

Работай,
Работай! Что из того?
Жизнь не становится легче.
В упор гляжу я
На руки свои.

Словно будущее мое
Вдруг раскрылось
Во всей наготе.
Такая печаль –
Не забыть, не отбиться.

Большой хрустальный шар!
Ах, если б он был здесь
Перед глазами,
Чтоб, глядя на него,
Я мог спокойно думать.

Не знаю отчего,
Мне кажется, что в голове моей
Крутой обрыв,
И каждый, каждый день
Беззвучно осыпается земля.

Отряд марширующих солдат.
Я долго
На них глядел.
Как!
Ни тени печали на лицах?

Тантара-тара,
Тантара-тара,
Стучат, стучат в голове,
Падая с крыши,
Капли дождя.

Новой бумагой
Оклеили седзи
В доме…
Словно тяжесть
Спала с души.

Вечером вдруг
Захотелось мне написать
Длинное-длинное письмо,
Чтобы все на родине
Вспомнили обо мне с любовью.

Слова,
Неведомые людям…
Вдруг показалось мне
Я знаю их
Один.

Бледно-зеленое –
Выпьешь
И станешь прозрачным,
Словно вода…
Если б такое найти лекарство!

Я сердце новое себе искал
И вот сегодня
Один бродил
По улицам глухим…
Я и названья их не знаю!

В сердце у каждого человека
Если вправду
Он человек –
Тайный узник
Стонет…

Ребенка побранят,
И он заплачет.
О сердце детских дней,
Далекое!..
Как мне тебя вернуть?

На камни двора
С размаху
Швырнул я часы.
О быстрый гнев
Юных дней моих!

Прямая улица уходит вдаль.
Сегодня я почувствовал
Так ясно:
На эту улицу
Я вышел наконец.

Сегодня с силою
Внезапного недуга
Нахлынула по родине тоска.
Как грустен этот дым
На синих небесах!

Чуть слышно я себя
По имени окликнул,
И слезы брызнули…
Четырнадцать мне было
В ту невозвратную весну.

В синем небе
Тающий дым,
Одиноко вдали исчезающий дым,
Ты кого мне напомнил?
Меня самого?

Я ехал в поезде,
И вдруг –
В кондукторе вагона я узнал
Товарища
Далеких школьных лет.

Мой друг
Потом покинул меня,
Но мы играли с ним
В те года.
Мы книги читали вдвоем.

Вода струей
Из насоса бьет.
Гляжу – и легко на душе.
Я мальчиком стал
На короткий миг.

Из класса нашего в окно
Я выскочил и долго-долго
Лежал один
Там, в вышине,
В тени разрушенного замка.

Густой травой поросли
Развалины замка Кодзуката.
Я лег на траву и на небо глядел,
И небо меня унесло.
О мое сердце в пятнадцать лет!

Мне всегда хотелось свистеть,
Лишь, бывало,
На ясное небо взгляну.
О, как весело
Я свистел!

И ночью во сне
Продолжал я свистеть.
Был свист
Моей песней
В пятнадцать лет.

Первая забастовка –
Еще на школьной скамье…
Но даже при этом воспоминанье
Кровь моя теперь не кипит.
Какая печаль!

В гуще осенних трав
За школьною библиотекой
Было много желтых цветов.
Но как их зовут?
И теперь не знаю.

Едва осыплются вишни,
Первым в школе
Я надевал
Белую летнюю форму.
Неужели это был я?

Еще хоть единый раз
К перилам балкона
Прижаться,
Там, в старой школе моей,
В городе Морибка.

Один учитель
Нас крепко бранил.
Жидкой тряся бороденкой,
А мы прозвали его козлом.
А мы передразнивали его.

Здорово вместе со мною
Камнями швырял в воробьев
Мой однокашник,
Сынок
Армейского капитана.

В тени каштана
На краю дороги
С товарищем моим я жарко спорил.
Он уверял меня:
«Бог в самом деле есть».

Помню,
Учитель рассказывал нам,
Как жизнь свою безвозвратно
Загубил один человек…
Он был слишком талантлив!

Западным ветром унесены,
Падали листья вишен
На улице Утимару…
Любил я
Их шорох сухой под ногами.

Словно камень
Скатился
С высокой горы,
Так упал я
В сегодняшний день.

В глазах мальчишки
Зависть жила.
Вон птица летит.
Летит –
И поет.

В нашем классе
Первый лентяй, –
Как упорно
Теперь
Работает он!

Деревенский простак –
Вот как выглядел друг мой
В столице.
Трех дней не прошло,
Он вернулся домой.

По сосновой аллее
Барадзима
Молодая девушка шла со мной.
Она так верила
В свой талант!

Когда болели глаза,
Черные надевал я очки.
Вот тогда-то я научился
Плакать так,
Чтоб не видел никто.

Сердце мое, ты опять
Втайне плакать готово!
Все друзья мои
Разбрелись,
Каждый своей дорогой.

Точно нить порвалась
У воздушного змея.
Так легко, неприметно
Улетело прочь
Сердце дней моих юных.

Как сердцу мил
Родной деревни говор!
На станцию хожу лишь для того,
Чтобы в толпе
Его услышать.

Сердце мое
Словно раненый зверь.
Но только с родины вести придут,
Станет ручным,
Утихнет.

Когда-то
Мяч я забросил
На дощатую крышу
Начальной школы моей.
Что с ним сталось теперь?

Как с маленькой сестренкой
Расстаться было жаль!
Она просила, плача:
«Я с красными шнурами
Сандалии хочу!»

Запела флейта
Продавца амэ…
Я вновь тебя нашел,
Потерянное сердце
Детских лет.

Груды камней
У деревенской дороги.
Верно, и в этом году
В высокой траве
Утонули.

Эти дни
Моя мать
Вспоминает деревню
Все чаще…
На пороге осень.

Сам собой, неприметно
Возвращался к деревне
Разговор…
Запах жареных моти
Осенней ночью.

Что б ни случилось со мной,
Я не забуду тебя,
Деревня моя Сибутами!
Со мною горы твои!
Со мною реки твои!

Поля продают,
Дома продают,
Пьют вино беспробудно…
Так гибнут люди в деревне моей.
Что ж сердце тянется к ним?

Как горько слышать мне,
Что эти дети,
Еще вчера мои ученики,
Уж скоро тоже
Родину покинут!

Когда на чужбине
Я встречу детей
С моей родной стороны,
То нет на свете печали такой,
Чтоб радость мою победить!

Вы перед глазами у меня,
Берега далекой Китаками,
Где так мягко ивы зеленеют,
Словно говорят мне:
«Плачь!»

Жена
Деревенского врача.
Все в ней прекрасно,
Даже скромный узел волос,
Туго заколотых гребнем.

Как Сайта жаль, беднягу!
Брат с придурью,
Отец – калека,
А он за книгами
Все ночи напролет.

Гнедого жеребца
Я лихо погонял.
Мне помогал один приятель.
Он рос без матери
И воровать привык.

Даже имя его
Позабыто,
А он вернулся
В деревню свою,
И бьет его кашель надсадный.

Год от году
Чахотка
Все больше косит людей.
Приехал в деревню
Врач молодой.

Светляки!
Я хотел их ловить
Над рекой,
А она меня
В горы звала.

Как светлы и верны
Мысли мои в то утро,
Когда с моей родины
Вести
Приходят.

Вдруг припомнилось мне,
Как падали, падали капли дождя
На светло-лиловые цветы
Картофеля.
Дождь в столице.

Был у нее тогда
Сильный,
Как у мужчины, дух.
Где-то она?
О чем ее думы теперь?

Ветку азалии белой
Ты сломала
В моем саду.
Чуть-чуть светил
Тонкий серп луны.

Когда в вагонном окне,
На севере – там, на краю небес.
Родные горы мои
Вдруг появились передо мной,
Я поправил почтительно воротник.

Снова иду по земле
Родной деревни моей.
Сами собою
Стали ноги мои легки.
Стало тяжелым сердце.

Вот незнакомая мне
Учительница стоит
У раскрытого настежь окна,
Там,
В старом классе моем.

В этом доме,
В этом окне
Я и Хидэко вдвоем
Слушали, как весенней ночью
Не смолкает лягушек хор.

По дороге
От станции к деревне
Поднял камешек я с земли
Под каштаном,
На речном берегу.

Я гляжу
На родные горы мои
И не в силах слова сказать,
Так прекрасны
Родные горы мои!

На северном берегу,
Где ветер, дыша прибоем,
Летит над грядою дюн,
Цветешь ли ты, как бывало,
Шиповник, и в этом году?
Я посчитал
Свои немногие годы.
На пальцы взглянул –
И ехать вдаль
Расхотелось мне.
Бывало, закрыв глаза.
Свои стихи о раненом сердце
Мне декламировал он.
В письме от него
Даже шутка звучала печалью.
Сюда,
За мною следом,
Приехали жена и мать.
Живут в чужом краю,
Где ни души знакомой.
Укачало на пароходе.
До сих пор вижу перед собой,
Лишь вспомню море Цугэру,
Глаза моей младшей сестры.
Такая была в них мягкая нежность.
Молодая учительница…
Как уныло
Поблескивала у нее
Золотая оправа
Очков.
Друг мой
Кормил меня.
А я
Не смолчал перед ним, не стерпел.
Несчастный мой нрав!
Новая
Иностранная книга.
Как жадно вдыхал я
Запах бумаги.
Хотя бы немного денег!
Хакодатэ…
Дом мой
На Ивовой улице,
Друга стихи о любви.
Цветы васильков.
Белые волны
Бежали друг за другом,
Бушуя,
На берег Омори близ Хакодатэ.
Вторили морю думы мои.
Хакодатэ…
Каменная плита
На склоне горы «Лежачий бык».
Стихи на могильном камне –
Китайские – я почти позабыл.
В горах он скрылся,
Словно сказал:
«Я ничтожнейший из ничтожных».
Этот друг мой,
Душою равный богам.
В тумане ночном,
Блестя огоньком папиросы,
Там, где волны
Бились о берег,
Долго стояла женщина.
Невесело
На улицах Отару.
Нет, никогда не пели эти люди!
Как грубы
Голоса у них.
Смолоду
На плечах семья.
А он, захмелев, поет,
Словно нет у него
Детей.
Я подавил зевок.
Мы простились
Через окно вагона.
Слишком часто
Теперь я прощаюсь.
На мокром окне
Блеснула
Россыпь цветных огоньков,
И городок в горах
Пронесся мимо.
Нет, я не гордился ими,
Даже втайне перед собой,
Когда поделки
Кропал,
Чтобы как-нибудь перебиться.
«Словно в сгусток
Мятежного духа
Превратилось все без остатка
Исхудавшее тело твое!» –
Так мне однажды сказали.
«Ударю!» – говорили мне.
Я отвечал:
«Ударь!»
О если б снова стать таким,
Как в прежние года.
Увы! Тот юноша
С прекрасными бровями
Чуть усмехнулся краем губ,
Когда его назвал я
Младшим братом.
Ладонью
Отирает снег
С лица, запорошенного метелью,
Приятель мой,
Сторонник коммунизма.
«Как мне бездействие противно
Застывшего в своих порядках мира»
Так говорил я, но теперь
Об этом времени
Припомнил я с печалью.
И вдруг – на бледной
До синевы щеке
Слеза блеснула.
О смерти говорил
Торговец молодой.
Я друга,
Как врага, возненавидел,
Но до л го-до л го
Руку жал ему,
Когда настал разлуки час.
Летел навстречу мокрый снег,
И по равнине Исикари
Наш поезд мчался сквозь метель.
Я в этом северном просторе
Роман Тургенева читал.
«Покурить бы, да табачок забыл»,
Не выходит из головы.
Едешь, едешь,
Кругом только горы.
Лишь заснеженные поля.
Застылый пар
На вагонном окне
Стал облаком
Лепестков
Цвета солнечного восхода.
Бушует вихрь,
А за ним
Проносится в пляске
Сухой снежок,
Окутывая леса.
Погребена под белыми снегами
Река Сорати,
Даже птиц не видно.
Лишь на глухом лесистом берегу
Какой-то человек стоит один.
Здесь с одиночеством
Враждуй и дружа,
Среди снегов,
В краю забытом люди
Живут весь долгий-долгий век.
Название станции объявлял
Молодой дежурный так,
Словно пел.
Ласковые глаза его
Я и сейчас забыть не могу!
Я на последней станции сошел.
Светло от снега…
В городок глухой
Иду я
Тихими шагами.
Белым-белым блеском
Сверкают льды.
Чайки кричат.
Над морем Кусиро
Зимняя ледяная луна.
Ворошит тополя,
Шуршит
В аллеях акаций
Осенний ветер…
Запись в моем дневнике.
С хрустом и шорохом
Плыли льдины в волнах.
Лунной ночью
Я шел по морскому берегу
К ней и вновь от нее.
Прижавшись к моему плечу,
Среди снегов
Она стояла ночью…
Какою теплою
Была ее рука.
Скрипели
Под ногою доски пола.
Так было холодно
В прихожей.
И вдруг – прощальный поцелуй.
Как видение божества,
Вдали появилась
Гора Акан.
На вершине
Снежный рассвет.
Северные скитанья мои…
Словно дрожащим голосом
Долго-долго
Я пел:

«Волны моют песок».

II

Как путник,
Озябший на ветру,
У встречного спрашивает дорогу,
Так, только так
С тобой говорил я.

Бывают такие мысли:
Как будто на чистый
Прохладный мрамор
Льется
Весенний свет.

Словно их глубина
Пьет только светлое в мире.
До сих пор
Вижу перед собой
Черные зрачки ее глаз.

О самом, единственно-важном,
Тогда
Не сказал я тебе слова,
Но они в душе моей
Живы.

Как трещина
На белом абажуре,
Неизгладима
Память
О разлуке.

С безучастным видом
Я говорил.
С безучастным видом
Слушала ты.
Вот, пожалуй, и все.

Да, говорят недаром,
Что так прекрасна прядка волос,
Случайно упавшая на лицо.
Я засмотрелся,
Пока ты писала.

Как на чужбине
Сын гор
Вспоминает дальние горы свои,
В час печали
Я думаю о тебе.

Лишь покажется мне
Забыл,
Как любая мелочь
Напомнит.
Нет, не могу забыть!

Я слышал,
Что ты больна.
Я слышал, что встала с постели.
За четыреста ри от тебя
Словно во сне ходил я.

Если на улице вдруг
Облик мелькнет похожий,
Так и запляшет
Сердце в груди.
Пожалей меня!

В моей суматошной жизни
Бывает,
Я вдруг забудусь и думаю.
Знаешь ли ты,
О ком?

Года за годами бегут.
Год от года
Вдали от тебя,
Все сильней
Я люблю тебя!

Домик твой в саду
Недалеко
От столицы Исикари…
Облетел ли
Яблоневый цвет?

Три длинных письма от тебя
Не более –
За три года…
А сам я тебе писал,
Быть может, раза четыре.

Снимая перчатку

Снимал я перчатку.
И вдруг –
Рука замерла.
Скользнуло по сердцу
Воспоминанье.

В холодном-холодном
Воздухе ночи
Легкий запах лекарства.
Врач когда-то жил
В этом доме.

Быть может, оттого я так печален,
Что ярких красок
Нет вокруг меня?
Послал купить я
Красные цветы.

Наконец-то
Я новую книгу купил.
Читал, читал
Далеко за полночь…
Эту радость трудно забыть!

Оконное стекло
Задымлено
Дождем и пылью…
Я тоже стал таким.
Какая грусть!

Шесть лет
Свою старую шапку
Каждый день надевал я,
Каждый день…
Но и ее потерял я.

Тянутся, тянутся без конца
Бурого цвета кирпичные стены,
Но дымно-лиловыми
Стали они
В этот долгий весенний день!

На грязные стены из кирпича
Падает мягко
И тает.
Падает, весь растает и вновь
Летит весенний снежок.

Исикавы Такубоку увлекся поэзией еще в детстве, а в шестнадцать лет, не закончив школу, отправился в Токио, чтобы стать поэтом. За 2 года он создал более 500 танка, которые вошли в сборник «Горсть песка». Именно этот сборник его прославил.

Он умер молодым (в 27 или даже 26 лет: 1885 — 1912), и жизнь его проходила по большей части под знаком разочарования. Естественно, что и поэзия у него соответствующая – в ней много безысходности, неизбывного одиночества, грусти и сожалений. И все-таки сквозь всю эту хмару жизненного отчаяния пробивается светлый голос настоящего поэта, обладающего огромным лирическим талантом. Свое идейное отношении к поэзии Исикава сформулировал в статье: «Стихи, которые можно есть». В ней он (по словам автора предисловия, и переводчика В. Марковой) «требовал от поэзии, чтобы она была нужна людям, как повседневная пища».

Исикава Такубоку – пронзительность строк

Когда впервые читаешь японскую поэзию, не покидает ощущение прекрасного и чужого одновременно. Так не похоже на европейскую литературу, так коротко, отрывочно, пронзительно звучат хокку и танка - традиционные трехстишия и пятистишия.
Потом, узнав больше, понимаешь, откуда ощущение не сотворенного, написанного, а как будто рожденного стихотворения. Японская поэзия не знает черновика, стих создается сразу, как открывается пейзаж в разломе гор: клочок неба, легкое облако, сосновая ветка. Но чтобы достичь совершенства, нужно долго оттачивать навыки ремесла. Только пройдя жесткую школу, поэт обретает свободу.
Исикава Такубоку - один из любимейших японских лириков, создатель новой японской поэзии. Он прожил всего 27 лет, но оставил сборники стихов, романы, статьи, дневники. Все это вошло в золотой фонд современной японской литературы.
Стихи Исикавы Такубоку поражают напряженностью эмоций и скупыми, тщательно отобранными штрихами, которыми мастер рисует лирический образ. Одно из самых известных стихотворений «На песчаном белом берегу» из сборника «Горсть песка». В пяти строках передана печаль, бесконечное одиночество, безбрежность океана и бесконечная неизвестность будущего. Это стихотворение можно приводить только целиком, это совершенство, в котором нечего прибавить или убавить:

На песчаном белом берегу,
Островке
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.

Трагизм пронизывает творчество Исикавы Такубоку, трагизм и любовь к человеку, природе, «малой родине», деревне Сибутами. Одиночество ледяным кольцом сжимает сердце поэта:

К песчаным холмам
Прибит волною сломанный ствол,
А я, оглядевшись вокруг,
О самом тайном
Пытаюсь хотя бы ему рассказать.

Постоянная борьба безнадежности и стойкости, достоинство, которое рождается за последней чертой унижения и гордым, стойким цветком поднимается ввысь, - смысл поэзии Исикавы Такубоку:

Сто раз
На прибрежном песке
Знак «Великое» я написал

Снова пошел домой.

Поэзия должна быть высокой, как небо, и земной, как хлеб насущный. Одну из своих статей Исикава Такубоку назвал «Стихи, которые можно есть». Несмотря на печаль, поэт любит жизнь, всегда возвращается к жизни, которой было ему отпущено так мало.
Исикаве Такубоку была близка русская литература. Как и его современник Акутагава, он боготворил Ф. М. Достоевского. Любимой героиней его была Сонечка Мармеладова из романа «Преступление и наказание»:

Русское имя
Соня
Я дал дочурке своей,
И радостью мне бывает
Порой окликнуть ее.

Исикава Такубоку умер от туберкулеза. На побережье острова Хоккайдо, недалеко от родных мест поэта, ему поставлен памятник. На постаменте высечены строки:

На северном берегу,
Где ветер, дыша прибоем,
Летит над грядою дней,
Цветешь ли ты, как бывало,
Шиповник, и в этом году?

Из книги «Горсть песка»

Перед огромным морем
Я один.
Уже который день,
Как только к горлу подступают слезы,
Из дома ухожу.

На песчаном холме
Я долго лежал
Ничком,
Вспоминая далекую боль
Первой моей любви.

Сто раз
На прибрежном песке
Знак «Великое» я написал
И, мысль о смерти отбросив прочь,
Снова пошел домой.

Без цели
Я из дома выхожу,
Без цели
Возвращаюсь.
Друзья смеются надо мной.

«И лишь из-за этого
Умереть?»
«И лишь ради этого
Жить?»
Оставь, оставь бесполезный спор.

Чтобы стало на сердце легко!
Такой бы найти
Радостный труд!
«Завершу его
И тогда умру», я подумал…

Ночное веселье
В парке Асакуса,
Вмешался в толпу.
Покинул толпу
С опечаленным сердцем.

Когда, как редкий гость,
Приходит в сердце
Тишина,
Легко мне слушать
Даже бой часов.

Я взошел на вершину горы.
Невольно
От радости
Шапкой взмахнул.
Снова спустился вниз.

А где-то спорят люди:
Кто вытащит
Счастливый жребий?
И мне бы с ними
Потягаться.

Перед лавкой зеркал
Я вдруг удивился…
Так вот я какой!
Обтрепанный,
Бледный.

Я в дом пустой
Вошел
И покурил немного…
Мне захотелось
Одному побыть.

Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот – с поезда сошел,
И некуда идти.

Вчера держался я на людях,
Как избранный
Властитель дум,
Но после на душе –
Такая горечь!

Непригодный к делу
Поэт-фантазер
Вот что думает он про меня.
И у него-то, как раз у него
Мне пришлось попросить взаймы.

«То хорошо
И это хорошо!» —
Иные люди говорят.
Завидна мне
Такая легкость духа.

Есть радостная,
Легкая усталость,
Когда, дыханья не переводя,
Закончишь
Трудную работу.

Как, впитывая воду
До отказа,
Морская губка тяжелеет,
Так чувство тяжести
В душе моей растет.

Просто так, ни за чем
Побежать бы!
Пока не захватит дыханье,
Бежать
По мягкой траве луговой.

Из дома выйду,
Словно очнусь.
Ведь есть же где-то теплое солнце…
Глубоко,
Полной грудью вздохну.

Сегодня убежала наконец,
Как зверь больной,
Не знавшая покоя,
Тревога…
Из сердца вырвалась – и убежала

Было двое друзей у меня,
Во всем на меня похожих.
Умер один.
А другой
Вышел больным из тюрьмы.

Раскрыл всю душу
В разговоре…
Но показалось мне,
Я что-то потерял,
И я от друга поспешил уйти.

Словно будущее мое
Вдруг раскрылось
Во всей наготе.
Такая печаль –
Не забыть, не отбиться…

Я сердце новое себе искал
И вот сегодня
Один бродил
По улицам глухим…
Я и названья их не знаю!

Прямая улица уходит вдаль.
Сегодня я почувствовал
Так ясно:
На эту улицу
Я вышел наконец.

Из книги «Грустная игрушка»

Стоит мне только вздохнуть,
В груди моей
Раздается шум,
Осеннего вихря
Грустней.

Во дворе заигралась.
Дочка домой не спешит.
А я достал
Паровозик,
Катаю взад и вперед. . .

Закрою глаза,
Но перед ними
Ничто не встает.
Мне грустно.
Я вновь открываю глаза.

‘»Как хочется книг!
Купить бы новые книги!»
Я говорил жене.
То была не просьба,
А только мечта. . —

Я вышел из дому
И, верно, с полчаса
Шел с видом
Делового человека,
Как будто я куда-нибудь спешу.

Как пересохло горло!
Может, все-таки где-нибудь
Продавец фруктов еще не спит?
Пошел его искать
Во мраке осенней ночи.

Светлое
Зимнее утро.
Я выпил горячей воды.
Мягким паром
В лицо дохнуло. . .

Я книгу взял,
Рассеянным взглядом
Глубоко в картинку ушел,
Выпуская кольца
Табачного дыма.

На полпути пересадка,
А последний трамвай
Ушел.
Я готов был заплакать
Под дождем.

Внезапно подумал я;
«А что, если мне придется
Идти, идти,
Бесконечно идти?»
Пустынная улица ночью.

Ночью я вышел из комнаты.
На перилах балкона
Заиндевелых
Охладил я
Кончики пальцев.

«Пусть будет
То, что будет!» —
Таким
Я стал теперь,
И это страшно мне. . .

Как поезд
Идет через поле пустое,
Так горе
Сквозь сердце
Находит путь.

Жалкая, на серой бумаге
Газета родного края…
Разворачивая утром листы,
Я привычно нашел
Опечатки.

Так давно не случалось
На поезде ехать.
Вот еду — и кажется мне:
Возвращаюсь в мой край
Любимый.

О да, я верю,
Что новое завтра придет!
Нет в этих моих словах
Ни капли неправды,
И все же. .

Я вдруг но горам стосковался.
К подножью горы пришел. . .
Найти бы тот камень,
На котором
Сидел я в прошлом году!

Гляжу на свои
Грязью испачканные руки.
Как будто я вдруг увидел,
Что сталось
С сердцем моим!

Запачканные руки
Я отмыл.
Такая маленькая радость!
За целый день
Одна-единственная радость!

В новогодний день
Отчего-то на сердце
Легко и пусто.
Словно все, что было,
Я позабыл!

Нечаянно
Чашку разбил.
«А ведь это здорово —
Ломать!» —
Я подумал сегодня утром.

Звонкий стук.
Смех детей. Взлетает волан.
Неужели вернулся
Новый год
Прошедшего года?

Наверно,
В новом году
Сбудется что-то хорошее.
Небо ясно.
Ветер затих.

Засыпая,
Я сердце свое бранил.
Все оно ждет:
«Что-то хорошее завтра случится.
Завтра случится.. ,»

Письмо с поздравлением
От друга.
Он каждый год присылает мне
Две-три танки —
На один образец.

Странная у меня голова!
Все думает
О недостижимом.
Неужели так будет
И в этом году?

Все люди
Идут в одну сторону.
А я стою и гляжу,
Поодаль от них,
На обочине.

Словно свеча,
Стала, треща, разгораться.
Ночь
Накануне
Нового года.

Или это уходит от меня
Вся накопленная за год
Усталость?
Так дремлется мне
В первый день новогодний.

Словно я хлопнул в ладоши
И жду,
Пока не послышится сонный отклик.
Жду
С досадливым нетерпеньем.

Новый год миновал.
Наша жизнь
Поплелась, все по той же
Печальной
Дороге.

Плача,
Я с богом спорил.
О этот сон!
Мне он приснился утром
Дня четыре тому назад.

В воротник пальто
Подбородок я спрятал
И в ночной тишине
Напрягаю слух.
Голос девушки, до того похожий!

Сегодня отказались от вина
В деревне многие крестьяне,
Но завтра
От чего откажутся они,
Когда еще труднее станет?

Человеку моложе меня
Говорил я громкие фразы,
Разглагольствовал много часов,
Но душа от этого
Так устала!

Чтобы за ночь одну
Расцвела,
Подогрел я горшок,
Где слива растет.
Ни один цветок не раскрылся.

Я ждал его,
Так его ждал!
А он не пришел.
Стол переставил я
Вот сюда.

Номер старой газеты.
Смотри-ка,
Хвалят
Мои стихи!
Пусть всего два-три слова.

В сумятице переезда
Старый снимок
Мне под ноги упал. ..
Выцветший снимок.
Ее лицо.

Не замечал я
В то время,
Сколько детских ошибок
Было в них.
Связка старых писем.

Где они?
Куда их спрятал я?
Письма,
Что жена писала мне
Восемь лет тому назад?

Только проснулся
И вдруг — щемящее чувство.
В газете заметка: «Старик
Из дома ушел. . .»
Как мой отец! Брызнули слезы.

Уже, наверно, лет пять
Я не видел
Широкого неба.
Разве можно
Без этого жить?

Всерьез уверена
Дочка моя,
Что люди только затем и пишут,
Чтоб рукопись
Отправить в печать.

В то время
Я часто лгал.
С спокойной совестью лгал.
… Вспомню,
Пот прошибает.

«У нас родился ребенок»,
Открытку я получил.
На минуту
Лицо у меня
Просветлело.

Я дверь толкнул.
Шагнул
Через порог
Палаты. . . Показалось мне,
Что коридору нет конца.

Как будто я сбросил с плеч
Тяжелый-тяжелый груз.
Невольно
С чувством таким
Я лег на больничную койку.

«Так, значит,
Вам не хочется жить?» —
Строго спросил меня доктор.
И сердце мое
Промолчало в ответ.

Я о себе
Так много возомнил!
Я верил,
Что всего достигну.. .
Какой я был ребенок!

«Теперь я уверилась
В сердце твоем!» —
Сказала мне мать.
Она в сновиденье пришла ко мне
И, плача, снова ушла.

Жена моя с дочкой
Навестили меня.
Я так был рад!
Я снова нашел
Свое настоящее сердце.

«Ну, спите ночью
Хорошенько!» —
Мне доктор говорит.
Как будто
Малому ребенку.

Падает путано, сбивчиво
Весенний снег.
Я слежу за ним
Горячими
От лихорадки глазами.

«Когда-нибудь
Издам непременно!» —
Все думаю я о книге своей.
Говорю с женой,
Какого цвета будет обложка.

Пять долгих лет,
Как уехал я из деревни.
И вот — заболел. Во сне
Мне слышится снова
Голос кукушки.

Как весною
Кричала кукушка
На высокой вершине
Кипариса,
Возле нашего сельского храма!

Нежданно
Подходят ко мне,
Жмут руку мою
И так же нежданно
Уходят люди.

«Это судьба моя
Пришла.
Вот тяжестью на меня навалилась», —
Подумал я, пробудившись в полночь,
Одеяло так давило меня!

Пульс
Щупает мне сиделка.
Иной раз рука ее так тепла.
Другой раз
Холодом обдает.

Не знаю сам почему,
Целый день
Мне приходит на память
Имя русское
«Бородин».

Наверно, товарищам и жене
Грустно бывает слушать,
Как я без устали,
Такой больной,
О революции говорю!

Все смотрит на циновку.
Тяжелый,
Неподвижный взгляд. ..
Спросить ли мне, жена,
О чем ты думаешь теперь?

Русское имя
Соня
Я дал дочурке своей.
И радостно мне бывает
Порой окликнуть ее.

О бедный мой отец!
Я вижу, он газету отложил,
Не в силах более читать,
И на дворе
Играет с муравьем.

Не походи на отца!
Ни на отца своего отца!
Ты слышишь,
О чем я прошу тебя,
Дочка?

Всего пять лет
Дочке моей,
Но и она
Хороню уже знает
Слова «революция» и «рабочий».

Что в голову ей пришло?
Вдруг бросила девочка
Игрушки
И тихо уселась
Возле меня.

Я дочку побранил.
Она заснула
В слезах,
С полуоткрытым ртом. . .
Я тихо по щеке ее погладил.

Подушку с постели моей
Вынесли на веранду. . .
После долгой разлуки
Снова встретились мы,
О вечернее небо!

Беленькая собака
Пробежала мимо двора.
Я спросил жену:
«Как ты думаешь,
Может, купим собаку?»

(Посещено: в целом 879 раз, сегодня 1 раз)

В Исикава Такубоку

Исикава Такубоку (石川啄木) - поэт, прозаик, литературный критик, оказавший большое влияние на развитие современной поэзии танка, обновление ее тематики и языка.

Такубоку еще в школе начал сочинять танка, однако, приехав в 16-летнем возрасте в Токио, увлекся поэзией нового стиля и сам перешел на сочинение подобных стихотворений, полагая, что в танка невозможно отразить дух современной эпохи. Первый сборник произведений такого рода назывался «Стремления».

Преследуемый нуждой, поэт вскоре был вынужден уехать в провинцию, где работал то школьным учителем, то репортером, кое-как сводя концы с концами и пытаясь пробовать свои силы в прозе.

В 1908 г. поэт возвращается в Токио и здесь снова вспоминает о некогда оставленной им поэзии танка. С 1908-го по 1910 г. он создал более 500 танка, вошедших в прославивший его сборник «Горсть песка». В 1912 г., уже после кончины Такубоку, был издан второй сборник его танка — «Печальные игрушки».
Исикава Такубоку умер от туберкулеза в возрасте 26 лет. На русский язык переведен ряд стихотворений.

Лирика в поэзии Исикава Такубоку
(выдержки из предисловия к книге «Лирика» в переводе Веры Марковой из-во "Детская литература" 1981г.)

Потом, узнав больше, понимаешь, откуда ощущение не сотворенного, написанного, а как будто рожденного стихотворения. Японская поэзия не знает черновика, стих создается сразу, как открывается пейзаж в разломе гор: клочок неба, легкое облако, сосновая ветка. Но чтобы достичь совершенства, нужно долго оттачивать навыки ремесла. Только пройдя жесткую школу, поэт обретает свободу. Исикава Такубоку — один из любимейших японских лириков, создатель новой японской поэзии. Он прожил всего 26 лет, но оставил сборники стихов, романы, статьи, дневники. Все это вошло в золотой фонд современной японской литературы.

Стихи Исикавы Такубоку поражают напряженностью эмоций и скупыми, тщательно отобранными штрихами, которыми мастер рисует лирический образ.

Прижавшись к моему плечу,
Среди снегов Она стояла ночью...
Какою теплою Была ее рука.

Одно из самых известных стихотворений «На песчаном белом берегу» из сборника «Горсть песка». В пяти строках передана печаль, бесконечное одиночество, безбрежность океана и бесконечная неизвестность будущего. Это стихотворение можно приводить только целиком, это совершенство, в котором нечего прибавить или убавить:

На песчаном белом берегу,
Островке
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.

***
Льётся дождь -
И в доме моём
У всех
Такие туманные лица…
Хоть бы дождь скорей перестал.

Постоянная борьба безнадежности и стойкости, достоинство, которое рождается за последней чертой унижения и гордым, стойким цветком поднимается ввысь, — смысл поэзии Исикавы Такубоку:

Сто раз
На прибрежном песке
Знак «Великое» я написал
И, мысль о смерти отбросив прочь,
Снова пошел домой.

Поэзия должна быть высокой, как небо, и земной, как хлеб насущный. Одну из своих статей Исикава Такубоку назвал «Стихи, которые можно есть». Несмотря на печаль, поэт любит жизнь, всегда возвращается к жизни, которой было ему отпущено так мало. Исикаве Такубоку была близка русская литература. Как и его современник Акутагава, он боготворил Ф. М. Достоевского. Любимой героиней его была Сонечка Мармеладова из романа «Преступление и наказание»:

Русское имя
Соня
Я дал дочурке своей,
И радостью мне бывает
Порой окликнуть ее.

На побережье острова Хоккайдо, недалеко от родных мест поэта, ему поставлен памятник. На постаменте высечены строки

Оригинал записи и комментарии на

В сборник вошли стихи из книг «Горсть песка», «Грустная игрушка», «Свист и свисток» и стихи из разных книг.